Елка Константинова

Поэзия болгарского символизма

Развитие новой болгарской литературы после Освобождения Болгарии привело в
позднейшее время к появлению символизма как новой формации модернизма
в начале XX века. В Болгарии символизм является новой фазой развития
индивидуалистического творческого сознания, которое оформляется
в национальной культурной жизни с началом издания журнала "Мысль"
(1892-1907) и с появления его ведущей фигуры Пенчо Славейкова, который
начинает новое сильное движение европеизации болгарской литературы.
Его многосторонняя работа в культуре положила начало болгарскому
модернизму. Его учениками стали болгарские символисты П.К.Яворов,
Теодор Траянов, Николай Лилиев, Димчо Дебелянов, Емануил Попдимитров,
Христо Ясенов, Людмил Стоянов, Иван Мирчев, Иван Хаджихристов и
другие, чья поэзия развивалась в единой стилистической целостности
неоромантизма. Это поэзия внутреннего самоуглубления, исповедального
психологизма, пессимистической откровенности.
Пенчо Славейков был духовным отцом болгарских символистов, несмотря
на то, что скептически относился к увлечению молодых поэтов модой,
пришедшей из западноевропейского и русского символизма. Журнал "Мысль"
впервые заводит разговор о символизме в статье поэта Ивана Ст. Андрейчина,
названной "Морис Метерлинк и декаданс в литературе" (опубликована
в вып. 1, 1899 г.). Статье рассказывает о поэтических принципах
французских символистов, но не указывает их отличия от болгарских
символистов. В отличие от Ивана Ст. Андрейчина, главный редактор
журнала "Мысль" Кр.Крыстев дал наиболее верную для своего
времени характеристику поэтического поколения, появившегося в начале
века: «В жизни народа наступила эпоха - пишет литературный критик
Крыстев - очень похожая на ту эпоху, на тот кризис, который переживает
каждый индивидум, когда его мечты становятся действительностью или
когда у него проходит очарование ими... Но и если не получилось
выработать новые идеалы, это поколение сумело долгое время сохранить
в своей памяти святость старины, и, вопреки каким-либо «подводным»
волнениям, вопреки всему государственному брожению и неразберихе,
оно не только не изменило народным интересам, но и сумело быть храбрым
и решительным в минуты опасности для Отечества»¹.
Символизм появляется в западной поэзии в середине 80-х годов XIX
века в поэзии французских поэтов Поля Верлена и Стефана Маларме
как реакция на натурализм и классический традиционный реализм. Поэты-символисты
выдвигают субъективное начало как господствующее в лирике, утверждают,
что главную роль играет непосредственное переживание и творческая
интуиция. Из Франции символизм распространяется по всей Европе и
в литературах разных стран приобретает разные измерения. В основе
его философии лежали идеи Фридриха Ницше и Артура Шопенгауэра.
Французские, русские и болгарские символисты, такие как Поль Верлен,
Стефан Маларме, Артюр Рембо, Жан Мореас, Александр Блок, Валерий
Брюсов, П.К. Яворов, Теодор Траянов, Димчо Дебелянов, Николай Лилиев
и другие открывают новые художественные средства поэтического выражения
и значительно обогащают ритмику и мелодию стиха. Они выражают неуловимые
на первый взгляд изменения природного пейзажа и пейзажа души. Они
сближают поэзию с музыкой (их девиз, высказанный Полем Верленом:
"Музыка превыше всего"), главную роль у них играет подтекст,
они постигают психологические и философские обобщения через образы-символы.
То, что некоторые исследователи ошибочно называют "неясностью",
"недосказанностью" или "абстрактностью", и является
их оригинальной образностью, которая метафорически выражает нравственные,
этические и философские идеи. Так, например, в болгарской поэзии
абстрактная идея смерти выражается и через белый цвет снега, зимы
или "вечных вод". Внешний языковой пласт этой поэзии наиболее
часто предельно конкретен - как в стихотворении Лилиева "Тихий
весенний дождь" или "Бабочки, бабочки" - но конкретность
содержит значения, которые читатель прочитывает различным образом.
Главное основание в настоящее время объединять этих настолько различных
поэтов в одну формацию, называемую "символизмом" - их
компактная включенность с начала века до войны в европейскую традицию
модернизма в силу созданного нового отношения к поэтическому языку.
Имя поэтов-символистов, которое дается Яворову, Лилилеву, Дебелянову,
Емануилу Попдимитрову и т.д. совсем не означает, что они укладываются
в какую-то школу. Наоборот! В их стихах при помощи наиболее интимных
душевных струн очень различно звучат патриотические, социальные,
природные, исповедальные мотивы. Они очень отличаются друг от друга,
а роднит их индивидуалистическое философское отношение к миру. В
их творчестве наиболее часто преобладает сожаление о несправедливо
и несовершенно устроенном человеческом обществе. Их объединяет и
твердое убеждение в абсолютной независимости творческой личности
от каких бы то ни было конъюнктурных соображений.
Символизм как художественная школа не удовлетворял своих представителей
в Болгарии. Они сумели превратить его в свой собственный жизненно-творческий
метод, в свое мировоззрение, при оформлении которого находят самую
лучшую почву идеалы индивидуализма, внесенные в болгарскую литературу
кружком "Мысль". Очень часто символистов не считают символистами.
Это название литературного течения (или направления, или формации)
введено впервые французским поэтом греческого происхождения Жаном
Мореасом в 1886 г. и получило широкую популярность в мировой поэзии,
драматургии и живописи. Но оно не воспринималось как единственно
возможное и преимущественное теми, кто присоединился к этому художественному
направлению. Большинство символистов были убеждены, что многозначный
символистский смысл поэтического образа является общей особенностью
поэтического слова, и если слово лишено смысловой объемности, выразительной
метафоричности, если оно не связано с человеческим опытом, то оно
не только не символично, но вообще не является словом и не может
быть названо художественным.
Великие болгарские поэты, которых условно называют символистами,
очень различны между собой и часто противопоставляли себя символистскому
определению поэзии. Они выражают невидимую, скрытую внутреннюю составляющую
сущности явлений образами-символами, которые выражают их чувства,
мысли, настроения. Написанный ими при помощи различных символов
пейзаж и является пейзажем души любого из них. Вот как, например,
Яворов раскрывает свою душу. Он пишет Крыстеву: "Я просто слушаю
то, что какой-то дьявол или Бог поет в моей душе... что я мог бы
постичь только будучи музыкантом, потому что тогда я непосредственно
нашел бы мелодию, которая совершенно явственна в моей душе".
Символистов объединяет их стремление к глубоко мифологичному пласту
языка. Болгарские символисты воскрешают старые языковые формы и
через них насыщают особым экзотическим ароматом поэтическое высказывание.
Их отношение к языку означало отход от его бытового пласта, но не
отречение от бытовых слов и образов. У таких символистов, как Дебелянов
и Лилиев, бытовая лексика, старые формы, как и заимствованные слова,
обрамлены общей лирической амальгамой личного, оригинального поэтического
образа. С врожденным чувством красоты высказывания, гармоничной
поэтической речи они претворяют все пласты болгарского языка через
зрительные, слуховые и обонятельные ассоциацииф, чтобы раскрыть
Божественное начало во Вселенной.
Исследовательница болгарского символизма Виолетта Русева, после
того, как цитирует строфу из стихотворения Яворова "Вздох"
(а именно строфу: " Прощальный тихий вздох в закате растворен,
/ и сорванных цветов безжалостный уют. / Ты песня лебедей, томящихся
зарей, / печальная душа, одна в ночном краю…"), комментирует
верно и глубоко: "Чувственное у Яворова - лишь путь к Божественному;
созвучие чувственности - наглядная проекция небесной гармонии. Язык
его поэзии превращает музыку, цвет, запах в мистические соответствия
Небесному".²
Стихотворения болгарских символистов - призыв и стремление к облагораживанию
болгарских нравов, к объединению народа, к нравственному перерождению
и оздоровлению нации. Среди лживого и греховного мира те, кто ищут
опору в себе самих, в своем духовном богатстве и в своей высшей
добросовестности и нравственности, ни на мгновение не прерывают
своей внутренней связи с народом. Особенно характерно для них стремление
не отделять в себе творца от человека, свою литературную биографию
от личной. И свои эстетические представления - от своих философско-жизненных
позиций. Для болгарских поэтов-символистов, особенно для Н.Лилиева,
символизм превращается в учение самосовершенствования личности.
Точнее, это учение совпадает с внутренним порывом творца к нравственному
взлету.
В Болгарии символизм является поэтическим и психологическим выражением
разочарования общественной борьбы, печальных настроений молодого
поколения в начале прошлого века - поколения, которое избегало разврата
общества, дистанцировалось от любых «подводных течений» и предпочитало
жить в изоляции от политической жизни, чтобы сохранить и развить
духовное богатство личности, самоусовершенствоваться путем познания
и магии высокого искусства.
Поэты начала века (некоторые из них продолжали творческую деятельность
и после войны) становятся символистами по внутренней предрасположенности
к новой символистской этике и эстетике. Хотя они развиваются полностью
самостоятельно и у каждого свой неповторимый поэтический мир, стиль
и язык³, они претерпевают одни и те же влияния зарубежных поэтов-символистов,
имеют сходную поэтическую культуру и будто бы носят в своей крови
какое-то проклятие, которое отравляет наилучшие мгновения их безрадостного
бытия.
Программу формирующегося болгарского символизма можно открыть стихотворением
Яворова "Песнь моей песни", в которой поэт сводит счеты
со своим предыдущим творчеством и провозглашает новый путь, по которому
он твердо решил идти, замыкаясь в себе:

Поскольку нет страдания и зла
вне сердца моего. Зола
в киоте бедственном лежит,
зола и истины, и лжи.

Поскольку есть и дух, и вещь -
им грудь моя - живая печь,
где вся вселенная в огне,
и храм ее стоит во мне.

(П.К.Яворов, "Песнь моей песни")

Несмотря на то, что цепочка событий в личных биографиях болгарских
символистов противоположна (Яворов живет динамично, страстно-трагично,
Дебелянов и Лилиев сознательно ограждают себя от общественных контактов),
все же в их человеческих судьбах есть нечто общее, привнесенное
временем, которому они принадлежат, и общее, единящее их романтическим
эстетическим кредо. Они стремятся превратить искусство в действительность,
а действительность - в искусство. Они не переживают реальные жизненные
события как факты, а спонтанно превращают их в часть своего внутреннего
мира. Реальное в необычайной экзистенции интеллигентского бытия
они проецируют в символическое измерение - как, например, Яворов,
измученный своей раздвоенностью, страдающий от "ангелов и демонов"
в себе самом, метафорично изобразил свой мировоззренческий и сердечный
кризис:

…Из хаоса пространства
страдание, что стало тайной вечной
моей душе шепнуло странно.

(П.К.Яворов, "Полночный вихрь")

Поэт-символист придает космические измерения конкретным терзаниям
своей души, о которой он говорит "с рабыней суеверной мой безверный
ум", превращает в общечеловеческие символы свое врожденное
стремление к хаосу, тьме, проклятию и т.д. Его "полночные вихри" -
обобщенный образ дисгармонии бытия, а его драматические "бессонницы" -
обобщенный образ философских терзаний его растревоженного духа.
Теодор Траянов, Димчо Дебелянов, Николай Лилиев и другие придают
символическую универсальную значимость своим душевным и духовным
волнениям. Тихие созерцательные ночные бдения Лилиева дают утешение
и примирение его застенчивой природе, а его поэтические образы являются
призрачными символами бегства интеллигента от суеты дня, от коварства
и соблазнов бытия:

Когда в ночи в бескрайней бездне
стихает весь небесный шум,
гаданий полон я безвестных,
в мечтаньях время провожу.

Не затаилась ли, притихши,
душа в тоске своей мечты,
и там печаль гармоний слышит
извечной тихой чистоты?

(Н.Лилиев, "Когда в ночи в бескрайней бездне...")

В различных метафорических измерениях у символистов открываются
контуры их сущностных различий (в их жизненной судьбе и в их поэтике).
С присущей ему драматической раздвоенностью, Яворов исповедует ужас
своего одиночества:

Единый в бытии с великим ураганом,
я бешено несусь, я дух из океана
забвенья в беспробудном сне, где днем темно,
мгновение покоя не настанет -
вперед стремлюсь я, одинок.

(П.К.Яворов, "Песнь человека")

Философские прозрения болгарских символистов сходны, вопреки психологическим
различиям исповедальности их лирических героев. Проблемы бытия,
вечности, красоты, смерти и т.д. их волнуют главным образом как
гносеологические проблемы, но вследствие существенных отличий своих
внутренних интонаций, они понимают эти проблемы различно: смерть
для Яворова "ужасный призрак", для Лилиева - желанный
"белый саван", а молодой и жизнерадостный Христо Ясенов
представляет смерть как "спокойное" слияние с родной землей:

Хочу под пустым небосводом
спокойно погибнуть в пути.
Прижми с материнской заботой,
земля, к утомленной груди!

(Хр.Ясенов, "Чудесное царство")

В стихах некоторых западных и русских символистов мы видим сильное
увлечение модой, известной театральностью и преднамеренной интенсивностью
печальных чувств. Болгарские символисты чужды артистичному французскому
скептицизму Бодлера. Их печаль подлинна и не преувеличенна. Ее корни
заложены в самом трагическом хаосе болгарской жизни; их драма спровоцирована
их неутолимой жаждой духовности, познания. Они живут в неистовом
духовном напряжении, в вечном возбуждении, в болезненной лихорадке
и борьбе с собой. Наиболее сильно страдание мятежного духа Яворова:

Страдаю. И в самозабвении моих трудов,
и в самосъедении тоски покоя, -
под летним жарким зноем,
и в кругомировых мечтаньях холодов –
в падении, в полете дальнем -
страдаю.

(П.К.Яворов. «Страдаю»)

Страдание – неизменный спутник ищущей философской мысли поэта-символиста,
его стремления проникнуть в тайны бытия. «Терзаем знойной жаждой»,
он хочет понять смысл своего существования. Головокружительно уносимый
предвечными крыльями «жизни и смерти», Яворов не находит пристанища
и покоя. В его трагически-исповедальных произведениях страдание
потрясающе осязаемо и объяснимо болезненной чувствительностью его
природы и трагическими обстоятельствами его жизни.
Печаль, мучительное одиночество, преждевременная усталость от жизни -
постоянные мотивы в лирике символистов, отражение безрадостного
существования поэтов, бездомных страдальцев в своей собственной
родине:

Большая скорбь, густая пыль покроют сны и силы.
Не жил средь гор - я только был, так боже злой, помилуй!

(Н.Лилиев, «Большая скорбь…»)

- исповедуется Лилиев, а Теодор Траянов, с присущей ему чувствительностью
к мировым бедам и страданиям, превращает темную, безмолвную и послегрозовую
ночь в символ земных страданий:

Вверху небосвод, где качается ветер,
венцами созвездий бескрайних залит,
и божьему взгляду страдания светят
над горестной грудью родимой земли.

(Т.Траянов, «Печальная ночь»)

Школа западноевропейских и русских символистов возвела в культ переживание
лирического героя, глубокое, сильное, потрясающее его переживание.
Фанатические представители школы символизма быстро доходят до исчерпания
эмоционального расточительства, неудержимости эмоций, которое иногда
доходит до актерской игры перед самим собой, до разыгрывания собственной
жизни как театральной импровизации. Элементы подобной экстремальности
чувств открываются и в болгарской поэзии «позднего символизма» и
в самой большей степени у эпигонов символизма. Поздние символисты -
поэты Иван Мирчев, Иван Хаджихристов, Людмил Стоянов, Иван Грозев
и другие.
В поэзии Яворова, Траянова, Лилиева, Дебелянова, Емануила Попдимитрова,
Христо Ясенова нет следов ни подобной вакханалии переживаний, ни
преднамеренной театральности. В их стихах бесспорен усиленный нравственно-гуманистический
пафос и слияние личного страдания со страданием народа. В отличие
от европейской и русской литератур, в болгарской литературе символизм
не оформился в виде школы с обязательными правилами и схемами. Болгарский
символизм прежде всего является культурно-общественным и стилистическим
явлением с новой творческой верой, борьбой за большую и более высокую
культуру и духовность народа. Достаточно только указать на пример
переводной литературы символизма в Болгарии и на многочисленные
переводы иностранных поэтов-символистов, чтобы понять, какую огромную
роль в приобщении к современной европейской литературе того времени
сыграли ее болгарские переводчики, такие как Яворов и Лилиев, как
Георгий Михайлов, признанный наилучшим переводчиком так называемых
«проклятых поэтов».
Ускоренный пульс духовной жизни нашего народа в начале двадцатого
века обязан и переведенным в то время в Болгарии произведениям Бодлера,
Гамсуна, Стриндберга, Метерлинка, Роденбаха, Верхарна, Верлена,
Маларме, Эдгара По, Д’Анунцио, Пшибишевского, Шницлера, Демела,
Брюсова, Бальмонта, Блока и многих других.
Особенно характерен для болгарских символистов бунт интеллектуального,
духовного и высококультурного начала в жизни Болгарии против животной
материальной стихии, которая угрожала снижению уровня народной нравственности
и образованности. Стихи Яворова, Траянова, Лилиева, Дебелянова,
Попдимитрова, Ясенова и других раскрывают духовные богатства болгарских
интеллектуалов – выразителей известной болгарской душевной и психологической
выносливости, известного болгарского стоицизма.
Начало двадцатого века в Болгарии было временем неудержимого стремления
к культуре и познанию. Очень точно определяет этот новый возрожденческий
дух болгарской культуры того времени профессор Тончо Жечев: «До
войны – пишет он – просветительское сознание, национальные идеалы
задерживающейся в развитии страны, поздно получившей независимость,
далеко не были исчерпаны. В культуре было живо и стабильно поколение,
вскормленное возрожденческими представлениями и надеждами на свободу,
равноправие, демократию, просвещение, прогресс… Если мы проследим
моральную и стилистическую температуру болгарской культуры от Неофита
Бозвели до Гео Милева, увидим отраженный здесь ускоренный пульс
национальной жизни в немалом отрезке времени»⁴.
Именно в этот отрезок времени оформляются болгарские символисты -
поэты «Молодой Болгарии»⁵. Кризис патриархального сознания в начале
XX века усиливает их мечтания и стремления к порядку и гармонии,
к следованию традиции в морали и быте, на этой основе молодые поэты
сродняются с идеями кружка «Мысль» и особенно с Пенчо Славейковым.
«То, что связывает Пенчо Славейкова с болгарскими символистами –
пишет исследователь символизма профессор Стоян Илиев – именно этот
идеал идеалов – высоконравственная личность. Поэты-символисты глубоко
связаны с идеями Пенчо Славейкова о всеотдающемся служении болгарской
культуре и искусству и о их европеизации. Не случайно Яворов, который
был наиболее близок к Пенчо Славейкову, и был одним из четверых
участников кружка «Мысль», полагает начало поэзии символизма и вероятно
поэтому является самым неспокойным, самым динамичным и раздвоенным
великим болгарским поэтом. Он раздвоен не только внутренне, но и
принадлежа кружку «Мысль» и кружку поэтов журнала «Звено» Димитра
Подвырзачова⁶. Яворов создает, а Лилиев завершает «неоромантический
стиль». Лилиев умом сосредоточен на волнениях своей души, которые
выплескивает в своих стихах. В них предстают трагедии и радости
одинокого сильного духа, преодолевшего демонические увлечения, которые
испепеляют страстную природу Яворова. Лилиев видоизменяет, сокращает
и заканчивает модель философско-психологической лирики Яворова.
Позднее, после войны, появляется поэт Атанас Далчев, чтобы продолжить
путь философской лирики, но в другом направлении и в совсем другой
поэтике.
У поэтов-символистов различий гораздо больше чем сходств, среди
которых одиночество и трагизм являются преобладающими мотивами стихотворений.
Яворов стремится испытать все взлеты и падения личности, сгореть
в динамике психологических, социальных, гносеологических противоречий,
а Лилиев сознательно перескакивает целый диапазон переживаний Яворова
и отдается в полную власть примирения и стоического терпения.
Яворов – поэт вулканической природы – сильный, борец, буреносный,
раздираемый внутренними противоречиями. Исследователь символизма
Стоян Илиев верно объясняет драматичную душевность Яворова его «двойственностью»
«поэта-комита» (комит – борец за освобождение Болгарии от турецкого
рабства – прим. перев.), который как Ботев готов умереть за свободу
своих братьев, и первого болгарского поэта «нового времени», перешедшего
«мост декадентства»⁷. Яворов – самый великий болгарский поэт после
Ботева, а Лилиев – самый лиричный и девственно чистый представитель
болгарского символизма. Яворов выстрадал до дна крушение своих революционных
идеалов и свои жизненные трагедии (драматически переживал крушение
македонского революционного движения, разгром Илинденского восстания
в 1904 году, как и смерть двух женщин, которых сильнее всего любил:
Мины Тодоровой и Лоры Каравеловой). Абсурдное, нечеловеческое стремление
Лилиева к преодолению плотского начала в самом себе, страданий своей
фракийской природы, является стремлением, отмеченным святостью.
Лилиев стремился постичь ту полную духовную гармонию, которая звучит
в лирической музыке его стиха. В стихе Лилиева значительно снижен
жизненный тонус Яворова, отсутствует жизненная сила драматизма Яворова.
Трагедия Яворова состоит в невозможности успокоить свой дух, достичь
желанной нирваны своей души, а трагедия Лилиева состоит в его самоуспокоении,
примирении и самоотречении. Тихая, спокойная меланхолия его поэзии
только кажется – за ней бурлят страдания сильного отшельнического
духа. Высшее испытание для него – любой контакт с панибратством
его соплеменников.
И в поэзии Яворова, и в поэзии Лилиева полностью отсутствует безвольный
лирический герой, так характерный для декадентского искусства. Полностью
отсутствуют и человеконенавистнические идеи некоторых представителей
зарубежного декадентского модернизма:

Я ненавижу человечество
и от него бегу, спеша.
Мое единое отечество –
моя пустынная душа.

(Федор Сологуб, русский поэт)

Ненависть к человечеству неизбежно приводит к отягощению и усталости
от жизни, к апатии, пассивности, обезличению лирического героя.
В поэзии болгарских символистов нет следов таких антигуманных чувств.
Болгарские символисты хранят свою бодрствующую гражданскую и человеческую
совесть, привязанность и любовь к своей Родине сливается с любовью
к матери, к «материнского дыханью зова», превращается в символ жизни,
здоровых жизненных устоев, душевной гармонии. Среди злокозненных
призраков ночи, в тревоге напряженных поисков, любовь к матери и
Родине освещает как солнце бунтующую, истерзанную мысль. Масштабное,
необъятное у Яворова чувство привязанности к Болгарии, поглощает
его терзания и надежды:

Не материнского ли ты дыханье зова,
что слышала, начавшись, жизнь моя,
не ты ли дух отравы бытия:
извечное, вначале было только слово.

Но это… это все во мне, где вечно
стенает мрачным эхом даль годов,
где будущее – дальний зов – готов
вечерний сон открыть моей душе сердечной.

И ты во мне - ты, родина, так ведай:
храню тебя, и радость – лишь печаль.
Несу я бремя на своих плечах.
Храню тебя – чтоб беспредельным быть навеки.

(П.К.Яворов, «Родина»)

В своей статье о Яворове (напечатанной в журнале «Златорог», 1929)
Николай Лилиев пишет: «Ему осталось только материнского дыханье
зова, которое с самого начала ласкало ему слух – Родина. Он любил
эту родину больше всего, носил ее оковы и искал ее везде – в борьбе
за свободу своих братьев, среди бесчисленного множества живых, которые
встречались ему на каждом шагу, в своем сердце, откуда вырывались
песни, озаренные огнем великой печали».
Яворов и Лилиев очень различаются в своем отношении к женщине и
к любви. У Яворова проблема женщины занимает центральное место.
С любовью к женщине связана трагичность интимной исповеди его лирики.
Она, любимая – ангел и демон в его стихах «Сон», «Наедине», «Тени»,
«Милые глаза», «Приди», «Не виновата ты», «Лоре», «Люблю тебя»,
«Проклятие», «Будешь в белом» и других. Женщина здесь «вся соткана
из светлой нежности» и одновременно чудовище, таящее страшную опасность.
У Яворова любовное чувство всегда конкретно, подлинно, судьбоносно
и вечно, никогда оно не превращается в абстракцию, в идею чувства.
У Лилиева отсутствуют любые душевные тревоги и пожары души. Женщина
находится извне видений его светлого духа (в стихотворениях «Не
знаю, убегу ли в этот раз от миражей…», «Прощай! Не зови! Не вспоминай!..»,
«Ты просишь, знаю, но кого…», «Женщина, что с памятных дней…» и
других). Его лирический герой сознательно прогоняет ее из своего
интимного мира, сознательно уничтожает свои любовные чувства и страсти.
Поэтому серафимизм является основой его лирики, где отсутствует
драматизм Яворова, его плотность и динамизм опоэтизирования интимных
переживаний.
У Лилиева, как у Яворова, культ личности превращается в реально
осуществляемое стремление к облагораживанию духа путем познания
и философской углубленности. Драматический пафос духовных переживаний
Яворова порождает бурную, богатую оркестровку его стиха, его исповедально-монологические
интонации. Стих Яворова характеризуется его дисгармоничностью и
богатой разнообразной структурой. Гармония душевных переживаний
в поэзии Лилиева выражается в музыкальном изяществе стиха. Поэтому
символистичные образы Лилиева переходят границы реальности и уступают
по жизненной силе образам Яворова и образам в стихах других видных
болгарских символистов.
У болгарских поэтов-символистов мы открываем точное соблюдение определенных
музыкальных принципов в создании структуры стихотворения. Наиболее
часто это принципы суммирования и вариаций на одну и ту же тему.
Стиль поэтов-символистов характеризует ряд особенностей: персонификация
отвлеченных понятий, сотворение символических образов – конкретных,
часто подробных в своей чувственности и в колоритности рисунка и
одновременно с этим бесплотных, эфирных, нереальных. Лилиев и Дебелянов
употребляют типично яворовские эпитеты и слова, его ритмы и рифмы,
и у почти всех болгарских поэтов-символистов субъект и объект часто
сливаются в органичное единство, объективная действительность целиком
преломляется в мире лирического героя. Лилиев доводит до предела,
до завершенности субъективизацию бытия:

Ты, верно, слышишь горький возглас мой,
с небес своих, незнаемый мой боже,
нисшедшим духом руку мне положишь
на сердце, будто одаришь судьбой!

Я не раскрыл железные врата,
которые ведут в чертоги рая,
моя душа скорбит во тьме бескрайней,
как унесенная мечта.

Покорно жду я твой всевластный зов,
который мне раскроет тайны ада,
я, может быть, познаю там усладу,
я, может быть, познаю там любовь.

(Н.Лилиев, «Ты, верно, слышишь…»)

Яворов, Лилиев, Дебелянов, Траянов и другие символисты – поэты «психических
реальностей». При их субъективистском взгляде основным элементом
становится форма, а не только содержание. Через внешний мир они
изображают душу лирического героя, через его чувства очерчивают
контуры внешнего пейзажа. Они придают изображаемой реальности дополнительные
измерения, созданные отношением субъекта к объекту. Из-за этой образной
системы у них получается двухплановая структура: на первом плане
находятся образы вещественного мира, превращенные в символы того,
что стоит позади них, а на втором плане – символы внутреннего мира
лирического героя. Наиболее точно и ясно выразил основное в поэтике
болгарского символизма его исследователь профессор Светозар Игов,
который пишет следующее: «Вместо реальной, социальной, исторической,
бытовой, предметной и природной проблематики, которую требуется
соответственно отражать, «миметичной» образности, символисты, закрывшиеся
в своем субъективном мире, выражаются или через категории и «образы»
чистой душевной субъективности (у Яворова), или через создание нового
образного мира, который не отражает окружающую действительность,
а выражает субъективное содержание души через поэтические символы.
И эти «символы», естественно, были взяты не из окружающего мира,
а из «других» действительных или воображаемых миров. Отсюда эрудиционная,
мифологическая, библейская, средневеково-христианская, варварско-языческая,
сказочная, экзотическая, мистическая и прочая образность символизма -
многочисленные царевны, принцессы, дворцы, замки, чертоги, рыцари,
анахореты, пилигримы, далекие и старинные города, экзотические имена,
потусторонние реальности, странные состояния, неземные чувства и
прочие образные элементы в поэтике символизма»⁸.
Основная роль образов-символов поэтов-символистов играют субъективные
психологические ассоциации, которые не выходят за границы целенаправленной,
ясной и логичной мысли, возвышенного, духовного переживания, углубленного
философского размышления. У них, особенно у Димчо Дебелянова, не
встречаются неясные абстракции, мысль и чувство выражены с логической
последовательностью и волнующей эмоциональностью.
Символизм играет большую и яркую роль в болгарской литературе. Снова
процитирую Светозара Игова, чье обобщение «зрелой роли» символизма
в народной культурной жизни подходит в качестве завершения этой
краткой статьи: «Он (символизм) довел до совершенства болгарский
поэтический язык, усовершенствовал инструментарий индивидуально-психологического
самопознания и выражения человека, расширил горизонты болгарской
культуры и максимально синхронизировал ее темпы развития с европейскими
культурами, обогатил поэтику и разнообразил типологический рельеф
болгарской литературы, довел до совершенства жанр психологически-исповедальной
лирики»⁹.


¹ Крыстев, Кр. «Българската интелигенция» - в книге «Етюди, критика, рецензии». С., 1978 г., стр. 12.
² См. доц. Виолета Русева в предисловии к книге «Български символизъм», изд. Слово, Велико Търново,
2000 г., стр. 16.
³ О языке символистов см.: статья Николы Георгиева «Художественна литература в езикова доктрина»
в кн. «Проблеми на теорията и историята на литературата», С., 1984 г., стр. 245-257.
⁴ Тончо Жечев. «Литература и общество», С., 1976 г., стр.38.
⁵ По названию поэтической антологии «Молодая Болгария», составленной Ив.Ст.Андрейчиным, под редакцией
и с предисловием Ивана Радославова и изданной в 1922 году в Софии. В антологию включены 14 авторов-
символистов, которые участвовали в болгарском литературном процессе в период 1905-1922 годов. Первым
представлен поэт Теодор Траянов (более 60 стихотворениями), а последним – Йордан Стубел (четырьмя
стихотворениями).
⁶ «Звено» был ежемесячным литературным журналом, который возглавлял писатель Д.Подвырзачов, бывший
главным редактором журнала. «Звено» выходило только в 1914 году – с января по май (5 выпусков).
Журнал объединял болгарских символистов, публиковал их произведения и произведения их приверженцев.
«Звено» отстаивало позиции «чистого искусства» и критиковало описательность в литературной традиции.
⁷ Стоян Илиев. «Противоречивият свят на Яворов», С., 1976 г.
⁸ Светозар Игов. «Поетиката на българския символизъм» из «История на българската литература»,
изд. «Сиела», С., 2001 г., стр. 560-564.
⁹ Светозар Игов. «Поетиката на българския символизъм» из «История на българската литература»,
изд. «Сиела», С., 2001 г., стр. 560-564.


Стихотворения, цитируемые в статье «Поэзия болгарского символизма».

П.К.Яворов. «Песнь моей песни». Перевод Д.Карасева.
П.К.Яворов. «Полночный вихрь». Перевод Д.Карасева.
П.К.Яворов. «Песнь человека». Перевод Д.Карасева.
П.К.Яворов. «Вздох». Перевод Д.Карасева.
П.К.Яворов. «Родина». Перевод Д.Карасева.
П.К.Яворов. «Страдаю». Перевод Д.Карасева.
Н.Лилиев. «Когда в ночи в бескрайней бездне…». Перевод Д.Карасева.
Н.Лилиев. «Большая скорбь…» Перевод Д.Карасева.
Н.Лилиев. «Ты, верно, слышишь…». Перевод Д.Карасева.
Т.Траянов. «Печальная ночь». Перевод Д.Карасева.
Хр.Ясенов. «Чудесное царство». Перевод Д.Карасева.

Источник: "Български символисти. Избрана поезия. Библиотека на ученика". Изд. "Скорпио ви", 2005, София. Перевод с болгарского статьи и стихов Д.Карасева.