Найден Вылчев

Чтение о Димчо Дебелянове

Помню его с момента, когда мое мальчишеское сердце потянулось к строкам
«Вернуться в отчий дом, что был покинут, как только вечер стихнет и погаснет»,
впустило в себя «Помнишь ли, помнишь ли в тихом дворе тихий домишко,
увитый цветами…». Для гимназиста, только что пришедшего из сельских
просторов в «каменный город» эти чувства очень естественны. И мальчишеская
душа повелела ему вырезать откуда-то фотографию поэта и повесить
ее на беленую стену рядом с Ботевым, с Вазовым, с Яворовым. Чтобы
быть с ним всегда.
Возвращаясь в прошлое, в Плевен далекого 1946 года, вспоминаю полный
зал читальни «Согласие». На дворе – бурные «послереволюционные»
времена, а наш школьный кружок «ставит» драматический спектакль
по «Легенде о согрешившей царевне». Стихи звучат сокровенно, грустно,
тихо, а аплодисменты грохочут как взрыв и как награда поэту, который
до нее не дожил.
В студенческие годы я слышал рассказ Веселина Андреева о штурме
Копривштицы их отрядом - партизаны проводят свою боевую акцию и,
прежде чем раствориться в ночных горах, в этой рискованной обстановке
не забывают возложить цветы к могиле поэта. Цветы каменному изваянию
матери, которая в кротком забытье ждет возвращения сына.
После уже солдатом я окажусь в южных краях, где за приграничной
полосой и за горным хребтом Беласица находится Демир Хисарская ложбина.
И пройдут тревожные 1951, 1952, 1953 года. Оттуда, от нашего бивака
под Марикостиново, мысленно услышу шепот Струмы и Вардара, увижу
холмы над Удово, догадаюсь, что сегодня второе октября и, присев
у костра, спрошу об убитом – «По чьему пошел приказу в край, где
не был он ни разу, почему не победил?..»
Импровизированный вечер у костра был на расстоянии выстрела от того
зловещего поля в низовьях Струмы, в горах Караджово, и наши солдатские
души вздрагивали от слов Димчо, от строк его стихов. Сто лет прошло
с того вечера под южными звездами, но какие бы далекие пути и жестокие
ветра не уносили меня – закрою глаза, и я снова там.
Об этих секундах я тогда написал стихотворение. Потом в одной антологии
баллады у меня были и другие строки о Димчо Дебелянове, я взял для
своих военных сочинений его название «Тихая победа», но лучше всего
было и тогда, и теперь читать его стихи. Я много читал и его, и
о нем, о чем постараюсь здесь рассказать.
Когда 28 марта 1887 года в Копривштице родился шестой ребенок в
семье Цаны Илиевны Ибришимкойчевой и Вельо Дебелянова, радостный
отец воскликнул: «Родился дедушка Динчо Дебелянов!» Фамилия Дебеляновы
произошла от названия села Дебелец, куда после падения Тырново под
турецким ятаганом переселились целые тырновские семьи. Одной из
них были Шишмановцы. После из Дебельца они переселились в Копривштицу -
так началась фамилия Дебеляновы. Будущий поэт сам изменил свое
имя Динчо на Димчо, у него были старшие братья Иван и Илия, сестры
Мария, Найда и Гунка.
Он поступил в школу в Копривштице, но когда ему было десять лет,
умер его отец и семья переехала жить к брату Ивану, который работал
в Пловдиве. Потом Димчо учился в Ихтимане, но через два года снова
вернулся в Пловдив, и обучение закончилось, поскольку за него нечем
было платить. Димчо вроде бы устроили пекарем, он повторил год обучения,
и его материальное положение поправилось. Уже в Софии, в голубой
горкиевской рубашке он с отличием заканчивает Первую мужскую гимназию.
Вдвоем с матерью они следуют за старшими братьями и сестрами, и
его жизнь проходит в этих пределах – Копривштица, Пловдив, Ихтиман,
Долна Баня, Мирково, Сестримо, Махалата, Панагюриште, Пазарджик,
Самоков, Сладык кладенец, София. На абитуриентском празднике в Софии,
который состоялся в «Славянской беседе», Димчо должен был выступать.
Исполняя стихотворение Вазова «Идите, смотрите на нас», он смотрел
на присутствующего Фердинанда. Его мать в салоне прослезилась от
умиления, но князь нисколько не был тронут. На следующий день во
Дворец вызвали директора Станимирова. Вызвали и Димчо, даже два
раза, но он не явился.
Осенью он поступил на юридический факультет, на следующий год перевелся
на филологический. Зачетная книжка содержит отметки и сведения о
перерывах в обучении до 1914 года, но факультет он не закончил,
поскольку поступил в казарму в Самокове, кадетом в Школу офицеров
запаса в Княжево. Димчо пользовался поддержкой братьев и сестер,
работал и корректором в газетах и журналах, и стенографом в Народном
собрании и в столичном муниципалитете, клеил адреса почтовой доставки в
газете «Вардар», был репортером, чиновником Метеорологической станции,
писарем на госслужбе, кандидатом на должность учителя, которую он
так и не получил, конкурсантом на получение стипендии за границей…
Очень хотел уехать в Испанию и Францию. Сдал экзамены, как и другие
кандидаты, но их дела рассматривали по алфавиту и до него не дошли.
Снова корректорская работа, сотрудничество с газетами и журналами,
наконец – должность докладчика в Счетной палате, откуда он отправился
на скотобойню войны. Назовем это так, поскольку в отчете только
22 пехотного фракийского полка, только о сражениях 1, 2 и 3 октября
1916 года говорится, что расстреляли 244000 патронов, убиты 230
солдат, 7 офицеров… Можно представить, сколько раненых… А из других
полков… А сколько лет длилась война… И жертв насчитывается тысячи,
тысячи…
Но до этого, во время школьно-студенческого роста - время первых
публикаций и «репортерского безгалошия» - Димчо Дебелянов путешествовал
через Босфор, видел Акрополь, совершенствовал свой французский язык,
учил немецкий, читал русских и французских авторов в оригинале,
перевел «Источник святой Клары» Анатоля Франса, «Афродиту» Пьера
Луиса, увлекался лирикой Верлена, Верхарна, Бальмонта, Жана Мореаса,
Блока, Бунина, Метерлинка, Андрея Белого, Мережковского, Рембо,
Гиппиус, Бодлера, Франсуа Жама… Двадцатилетний, имея ясное представление
о художественном переводе и практику такой работы, он говорит: «у
нас 100 переводчиков поэзии, но только 2-3 из них мастера». Его
произведения становятся постоянными публикациями журналов «Начало»,
«Оса», «Просвета», «Съвременник», «Художник», «Наблюдател», «Смях»,
«Българска сбирка», «Свобода», «Съвременна мисъл», «Камбана», «Отечество»
и газет «Трибуна», «Вардар», «Слово», «Ден», «Реч», «България»…
И этот список наверняка не полон. Такое обилие названий удивляет
и в наши дни. Окружение Дебелянова – одноклассники и однокурсники -
Людмил Стоянов, Йордан Мечкаров, Коста Кнауер. Когда он жил у
своего брата в Долна Баня, он познакомился со счетоводом фабрики
Сребырникова Николаем Михайловым, а этот Николай Михайлов тоже впоследствии
окажется пленником поэзии, уже печатавшим свои пародии. Впоследствии
он познакомит его со счетоводом предприятия «Спиртные напитки Шаханови»
Димитром Подвырзачовым, тот, в свою очередь, с Георгием Райчевым,
и эта великолепная четверка станет основой кружка, в который входили
Николай Райнов, Йордан Йовков, Д.И.Полянов, Константин Константинов,
художник Георгий Машев, Никола Янев, Гьончо Белев, Любомир Владикин,
Аполлончик (Иван Бояджиев, брат покойного Димитра Бояджиева), Георгий
Бакалов, Гео Милев… И добавим, что упомянутый Николай Михайлов стал
известен как Николай Лилиев.
Кружок «Мысль» свысока смотрел на них очками доктора Крыстева, в
него входили П.Ю.Тодоров, Пенчо Славейков и Пейо Яворов. Яворов
был затворником-одиночкой, Кирил Христов – самовлюбленным гордецом.
На этот кружок смотрели с уважением и благоговением, Дебелянов признавал
Пенчо Славейкова своим учителем. Предлагал свое стихотворение «Забота»
для публикации в «Съвременна мисъл», но Яворов его не опубликовал.
«Может, я никакой не поэт?» – огорчился и смутился Дебелянов. Но
поспешим сказать, что когда Яворов уже ослеп, Дебелянов встретил
его на улице, остановил и представился. «Димчо, - схватил его за
руку Яворов, - ты написал… прочти мне его… как, как здорово! Спасибо,
братишка, спасибо!»
Об этом свидетельствует сестра Дебелянова Мария, другие говорят,
что Дебелянов прочел ему «Легенду о согрешившей царевне» в кафе
«Болгария», и там Яворов его похвалил. Как бы то ни было, вот слова
Яворова, сказанные Стилияну Чилингирову: «Этот юноша самый крепкий
из молодого поколения. Он опередит всех нас».
А до того, когда умер Яворов, задавались вопросом – кто его заменит?
«Димчо, - ответил Подвырзачов. И добавил: - Он растет день ото дня».
У Димчо Дебелянова фактически было только десятилетие творческой
литературной жизни. Жизни, полной ежедневных забот. Только по его
софийским адресам можно проследить и представить, какие у поэта
были условия для творчества: жил в Подуене, на улице Обориште, на
улице Марии Луизы, в Княжево у Людмила Стоянова, на улице Паренсова,
на улице Веслеце, на улице Венелина, на бульваре Витоши, на бульваре
Ботева, «где-то у вокзала», гостил у одного своего брата, у другого,
у одной своей сестры, у других, с Гьончо Белевым скитался в Родопах,
жили там в лесничестве Беглика под Батаком, с ним и с другими друзьями -
под Костенцом, под Белово, под Пазарджиком… Увы, «путешествие
в Париж» не состоялось. Вместо этого состоялись бои с хозяйкой –
она гасила лампу, чтобы не тратить энергию, он ее зажигал, она снова
гасила, он снова зажигал…
Димчо Дебелянов, не говоря о таланте, был очень образованным, очень
культурным молодым человеком. Да, молодым человеком – он не дожил
и до тридцати лет. Добрый и сострадательный, в то же время темпераментный
и взрывчатый, быстро вспыхивал, менял настроения, спорил, ссорился,
после извинялся. Ребенком однажды весной он видел сон и наутро сказал
матери: «Мама, святой Георгий на коне хотел, чтобы я принес в жертву
ягненка…» У матери возникло плохое предчувствие. Купили ягненка,
чтобы сотворить ему курбан, но маленький Димчо так расплакался,
что не дал его заколоть.
Однажды, уже в Софии, сестра Мария дала ему немного денег. На перроне
вокзала ему встретилась цыганка с ребенком на руках – и Димчо дал
цыганке половину этих денег.
С Гьончо Белевым шли из Софии, грелись у редких тогда обогревателей
в библиотеке. Потом пошли на вокзал - не было никаких денег, чтобы
что-нибудь перекусить, хорошо бы встретить какого-нибудь знакомого.
Встретили на улице собрата по перу, Рафаила Тошкина.
- Нет ни стотинки, - сказал он, - могу дать только несколько почтовых
марок.
Пошли в администрацию «Духовна пробуда», издание Священного Синода.
Три марки, которые были у него, стоили по 15 стотинок. Обменяли
их на ночлег в будке за 10 стотинок. Подсчитали – 5 стотинок на
хлеб и чашку чая. Но у рынка просил слепой:
- Подайте бедному Павлу монетку…
И Димчо опустил ему в руку десять стотинок.
Так проходили дни в «смутном страхе», угасали «бесплодные устремления
к счастью», шли рядом меланхолия и шутка. Противник филистеров и
обывателей, наш поэт, который, как сказал Людмил Сотянов, мог жить
не думая о ночлеге и хлебе на завтра, был способен высмеять весь
мир, как шекспировский шут. Когда у него были деньги, он объявлял
об этом друзьям, и через час денег уже не было. У него были тихий
нрав и пламенная душа. После потасовки на следующий день ходил в
повязке и пел себе под нос:

В молочнице «Швейцария»
я головой ударился…

Душа его была широка, поскольку с друзьями за столом, как пишет
о нем Владимир Василев, он был и плебеем и патрицием, рыцарем и
жертвой, мог быть задушевным собеседником и с официанткой Нешо,
и с образованным эстетом.
Димчо Дебелянов при жизни видел тысячи препятствий и испытывал массу
печальных предчувствий, много светлых моментов головокружительной
любви, и ни разу не держал в своих руках ни единой статейки о своих
стихах, ни единой книжки своих стихов. Когда они с Подвырзачовым
издали свою «Антологию болгарской поэзии от Вазова до наших дней»,
Подвырзачов включил и Дебелянова с несколькими стихотворениями.
Это принесло ему только насмешки, зависть и ненависть. Но при встрече
всклокоченный профессор Балабанов сказал ему:
- Ваше стихотворение «Забота» замечательно, господин Дебелянов!
- Большое спасибо, господин Балабанов.
- Дебелянов, Балабанов, так выпьем в рифму, потому что, как сказал
Гораций – In vino veritas!
Он подшучивал и издевался над знаками препинания, прежде всего над
неуместными, которые употреблял один депутат, - для Димчо такое
было вполне уместно. Подшучивал над теми стихотворениями, которые
были «полны праздности», например, о том, что при бессоннице хорошо
взять выпуск «Българска сбирка», прочитать статью А.А., и сам не
заметишь, как крепко заснешь. Однажды Димчо лежал больной на последнем
этаже одной дешевой гостиницы и получил письмо «до востребования»
(отправленное по неустановленному адресу). Людмил Стоянов повел
его на почту. Ему казалось, что в крайнем случае ему мог кто-то
догадаться отправить денег. С трудом добрались туда, было холодное
и дождливое время, письмо оказалось из его родного города – удостоверение
о бедности.
- О своей бедности ты и так знаешь, неужели еще кому-то требуется
это удостоверять…
В промежутке между двумя войнами Дебелянов учился в школе в Княжево.
Вернулся. А до того – солдатская жизнь в Самокове при очень странном
режиме. Можно ночевать на квартире. Давать представления, вечеринки,
концерты, на деньги приходов и другие собранные городом средства
покупать подарки бойцам на фронте. Дебелянов оказался в группе,
которая была отправлена с несколькими вагонами самоковских полков
в Булаир, проходя через павший Одрин. От взгляда на Мраморное море,
от соответствующего настроения идут несколько его «патриотических»
стихотворений, мажорные строфы песни с рефреном в другом ритме,
которые звучат совсем не по-дебеляновски. Он заплатил цыганам, которые
возили его по городу в телеге, в которой возят известь и кирпичи,
это, может быть, весело, но больше его занимала увиденная у Горной
Лявы река… Началась междусоюзническая война, потекли колонны беженцев
из беломорской Фракии, солдаты стояли на посту и охраняли переходы
через Рилу. В одном из отрядов был Дебелянов. Вид стариков, женщин,
малышей на руках был страшен и трогателен. После это привело нашего
поэта в Метоху, где он, и без того любивший слушать литургии, читал
о страждущих в своем Евангелии, купленном еще в десять лет. Димчо
никогда с ним не расставался, оно было с ним и на фронте. Как и
«Так говорил Заратустра».
При жизни, кроме Подвырзачева, Лилиева, его ценили менее известные
в то время Григор Чешмеджиев и Йонкин Владикин. Йонкин Владикин
постарался дать ему работу, и его назначают в Счетную палату. В
стихотворении «Старый бор» он отблагодарил видного общественника,
который жил на своей вилле в Белово. Дебелянов отправился туда и
застал сына Владикина с друзьями Силяновским и Геровым, знакомыми
ему по экскурсии в Грецию. Они ему рассказали, что час назад от
Йонкина Владикина уехал царь Фердинанд, что он говорил об унизительном
Бухарестском мире, как взволнованы были и царь, и его старый приятель.
Расчувствовался Владикин на вечере, когда Дебелянов поднес ему собранные
на холмах цикламены и прочитал ему «Старый бор».
Отношение к Дебелянову было разным. Один его родственник представил
его другим людям с легким взмахом руки и словами «Наш Димчо еще
немного поэт». Однако сын Копривштицы знал, кто он такой, чувствовал
свое предназначение, которое люди (кроме его близких друзей) не
замечали, не понимали, не могли осознать своими торгашескими душами.
Обстоятельства таковы, что в этом мире поэт как печальный странник
будет ходить «бездомен и один», непонимающие будут обзывать его
«секретарь-сборщик налогов», будут его ругать, они захотят сбросить
его с палубы корабля, где с Георгием Райчевым, с Борю Зевзека он
им скажет:
- Вы не поняли отчаянный крик древней Эллады? Разве эти колонны
над развалинами не простирают к небу руки погибшего античного мира?..
Он забудет и простит обидчиков, хотя и не избавится от своего «горестного
сплина». Грубые будни тяготят его, и богемная жизнь – своеобразный
протест против обывательского общества и убогого существования,
он ругает их и отвергает, но под конец чувство беспомощности возвращается
к нему, ранит его, будит грустные ноты и скорбные гаммы его души
и его стихов. Постоянный трагизм душевной борьбы – почувствовать
себя «Бога любимейшим сыном» и искренне сказать:

лишь в черных мыслях утешенье мне,
что ничего здесь не хочу я помнить.

Читая стихи Дебелянова, понимаешь, что это виртуоз слова. Его
раннее овладение стихосложением вызывает вопрос: когда, как, где
он учился в своей неспокойной жизни, чтобы создавать такие совершенные
произведения? Строить сонеты, в которых при полной естественности
струится свет и звук гармонии композиции? Мальчишеские безответные
любови не могут не нести в себе светлую боль и безнадежную мечту,
неясный страх невозможности быть счастливым, но в результате каждое
стихотворение исповедально, искренне и лирически прочувствовано.
Слово Дебелянова отсекает ясную констатацию, приговор, и потому
его стих стремится с ангельской легкостью к светлой пасторали, сокровенной
исповеди, печальному признанию. И многие его строфы уже написаны
и конкретно адресованы учительнице в Ихтимане.
Наше время почти свело на нет переписку, но юный Дебелянов был страстный
поклонник писем. Он шел на вокзал опустить письмо Иванке Дерменджийской,
чтобы оно завтра дошло и завтра из Ихтимана пришло в Софию ее письмо.
Их любовь была долгой, чистой, светлой, хотя была в ней и безотрадность,
и «лампада в алтаре», и зов – «придешь ли…», «рассветет ли…», «грянут…»
и «больше никогда». И волнения, которые будут выражены в «ищу тебя
и в безднах, и в подзвездных высотах…», и воспоминание о первом
«да», и тишина, в которой «город спит, на тишину похож…». В календаре
дней поэта неотступно царит госпожа Забота, он напишет «За краем
поля… вдали спокойный лес шумел», он увидит в жертвоприношении девственной
чистоты как «бледный дым курился, как в алтаре, что только освящен».
Все это в стихотворениях. А в письмах? – «Почему задерживаешься
с ответом… Что такое любовь? – чувство, которое не вычитано из книг…
Приди ко мне… Я приду… Отправляю тебе Гейне… Я не могу прийти… Пришел
на вокзал… Иду по улице, где ты шла… На вокзале тебя нет… Любовь
не милостыня… Из искры, которая мне дана, возгорится пламя… Твой Д...
Целый океан чувств… Почему ты снова омрачаешься? Наша любовь -
хочу поставить последнее слово в кавычки…» (В это время родители
отправляют молодую учительницу на год в Швейцарию. Может быть, чтобы
удалить ее от Димчо). «В руках какого-то мещанина… Когда-то пришла
и ушла… Меня охватывает печаль о твоем пламени, которое угасает…»
(К письму приложена репродукция картины Георгвана Хоеслина «Ангел
смерти»).
А на просторах еще дым оружейных выстрелов, одна война только что
закончилась и идет другая, наступает 1916 год. Позади осталось первое
письмо 1908 года, позади остались встречи в Ихтимане и в Софии,
отзвенели звуки и отгорели закаты тех почти восьми лет, перевалило
за тысячу число печальных приветов… «Прощай… Спасибо тебе за все…
Больше не пиши…»
Димчо Дебелянов был влюбчивой натурой. Остановимся на углу софийских
бульваров Патриарха Евтимия и Васила Левского. Там теперь все по-другому,
но за нынешними часами в начале двадцатого века стоял двухэтажный
дом полковника Петрунова. Овдовев, он стал мрачным и злым человеком,
жил, замкнувшись в себе, говорят, что пил. Полковник со своими тремя
дочерьми жил на втором этаже. Внизу жило семейство Константиновых,
в одной комнате квартирантом был Д.И.Полянов. После его отъезда
квартирантом стал Димчо Дебелянов. Он тогда переводил «Афродиту»
Пьера Луиса, и старшая дочь полковника – Елена – немного помогала
поэту. Завязалась теплая дружба, горячие чувства, на душе Димчо
просветлело. Однажды вечером они убирались с Константином Константиновым -
«Душечка, смотри, наверху горит свет… Может, у хозяев кто-то в
гостях? Но кто эти люди, почему на лестнице рыдает сестра покойной
хозяйки, что случилось?»
Полковник застрелил свою дочь, а после – застрелился сам. Первыми
в комнату вошли Константинов и Димчо. Елена – в постели и на одеяле
у ее груди кровавое пятно. Полковник – в агонии на кушетке. Подошли
полицейские, офицеры. Два квартиранта вышли потрясенными, пошли
к саду Бориса, по Цареградскому шоссе, вышли из города, нашли какой-то
стог, где просидели до рассвета. Уже рассвело, заскрипели воловьи
телеги из Самокова, протрубила военная труба, как пишет Константинов,
и они пошли в город. Нашли Георгия Райчева, Йордана Мечкарова и
Георгия Машева, отправились в пивную и в «страшном угаре» пили до
вечера. Димчо все это время молчал, пил и рыдал. Когда вышел его
перевод, на нем стояло посвящение: «Дорогой умершей – обещанный
подарок».
В злосчастный вечер Константиновы не были в Софии. Теперь они вернулись
в Панчарево и покинули дом Петрунова. Остановились на улице Венелина
в доме Белопитова, в их новом жилище была и мансардная комната для
Душечки и Димчо. Через месяц Душечка решил продолжить образование
во Франции. Дебелянов остался один в маленькой мансарде, и там родились
элегии, «Лес», «Согрешившая царевна».
В 1911 году в пасхальные праздники Димчо Дебелянов уехал в Ихтиман
к своему приятелю Гьончо Белеву. Его жена была учительницей в селе
Рахманларе и там достала вакансию для своей коллеги Лалки Ганчевой.
У Лалы золотисто-русые волосы и голубые глаза, как говорил Димчо.
В эти две недели днем он правил чей-то перевод «Скряги» Мольера
для издательства «Паскалев», а вечером все четверо приятно, весело
и шумно проводили время. Это настолько шокировало провинциальную
тишину, разожгло сплетни, что все четверо покинули городок, но моралисты
добивались увольнения Лалки Ганчевой. И Димчо Дебелянов, чтобы ее
спасти, дал объявление в центральную газету:

Лалка Ганчева,
учительница
и Димчо Дебелянов –
помолвлены.

Это была неожиданная новость для софийской богемы. Димчо был в
гостях у своей сестры в Сладык кладенец, где получил поздравления
с таким смелым решением, но развязку этой скороспелой истории положил
туберкулез, который вскоре закрыл голубые глаза Лалки Ганчевой.
А для нас осталась восхитительная элегия:

Храню тебя такой, как ты была:
бездомной, безнадежной и унылой, -
огонь ладони в руку мне вплела
и скорбный лик свой к сердцу мне склонила.
Дрожит в тумане город далеко,
а здесь дрожат стволы цветущих вишен,
и будто вся земля любовью дышит,
где наше расставанье пролегло.

Над нами ночь сгустила небеса,
и тянет сети мрака, лишь осталось
мне в утешенье ждать седую старость,
а этой вере я не верю сам.
Огонь твоей ладони отпылал,
уходишь, в темноту свой взор вонзила,
и даже слёзы потеряли силу.
Храню тебя такой, как ты была.

И год спустя после этого жизнь столкнула Димчо Дебелянова с софиянкой
Марией Василевой. По свидетельству его сестры Марии, из всех женщин
сильнее всего он любил ее. Звал ее «Колокольчик» - так звонок и
солнечен был ее голос, ее смех. Их дружба продолжалась три года,
до тех пор, пока учительница из Козлодуя, согласно свидетельству
Владимира Русалиева, не совершила фатальную ошибку. В один и тот
же вечер она написала два письма: одно Димчо Дебелянову, а второе -
другому мужчине. И ошиблась конвертами. Это было слишком для ранимого
поэта. Он выразил свои чувства к Марии в «Черной песни» и, снова
застигнут злой участью, пошел под руку с Фрау Забота по софийским
улицам - смотреть, как умирают в темноте самые светлые надежды.
Стенал в своем письме к Лилиеву: «Николай, Николай, где я теперь
зарыдаю перед тобой», написал ночными красками душераздирающее стихотворение
«Город спит»:

Город спит, на тишину похож,
и, неверной ночи верный сын,
я иду – бездомен и один,
только каплет, каплет, каплет дождь…

Город спит, на тишину похож,
и, неверной ночи верный сын,
я иду – бездомен и один,
только каплет, каплет, каплет дождь…

После этой нерадостной истории о любимых женщинах поэта он находит
утешение в друзьях и вине, сидя по кабакам. В несовершенном обществе
Дебелянов особенно остро чувствует душевную боль, он высмеивает
его, говоря, что народ – стадо овец, а его поводыри – козлы. Это
общество дает творцу вместо хлеба славу, и за это он их тащит. Эта
жизнь определяет участь книги – ее листы служат оберткой для сыра.
Язвительный поэт колет и ругает этот мир в своих юмористических
стихах то умеренными шутками, то иронией и самоиронией, то убийственной
сатирой. Димчо добродушно примиряется с тем, что жандармы ответят
на его критику своей - в форме полицейского акта, констатирует,
что в брачную ловушку попадают и самые ушлые женщины, шутит, что
мало цвел май тех двух, которые венчались в Стара Загора, в Русе
у них родился ребенок, в Ловече они поссорились, и вот – он в Видине,
она – в Хасково. Он говорит, что плевок «мудрого» царя если и попадет
на грудь какого-нибудь толстого государственного мужа, то превратится
в золотой орден. И здесь галерея моральных уродов, для которых бойкое
перо Дебелянова выбирает такие черные чернила, что они предстают
пигмеями, чудовищными тупицами, лизоблюдами, литературными карманниками,
ничтожествами, притворными любителями поэзии, вечными государственными
дармоедами. Тут и «Пущайверят», и отчаянное, только Дебеляновым
сказанное злобно «Ликуй, сатана», и примиренное «Валяй», и «Пускай
идет». В безденежье с Чудомиром они продадут свои пальто на барахолке -
одно за 7 левов, одно за 5, повеселятся с друзьями и на
следующий день будут мерзнуть.
Этот мороз пройдет через день, через три, через пять, но страшнее
душевный мороз, в котором жил неуютный для поэта мир. Пересказанные
острые слова Людмила Стоянова рисуют их мир как окружение бакалейщиков,
извозчиков, мясников, ночных птиц, гасителей света, где гремят праздные
патриотические тирады, течет пустая риторика, полная странных официальных
поэтических виршей, где

толпа, как лед, бездушна...

а среди одиночества, непонимания и ненависти лирик хочет ловить
бабочек. И что будет ему утешением, когда он, принц духа, живет
как пария?

Вижу зори я в небе высоком -
ослепляют, глаза полоснув...

трагически расходятся мечта и действительность, доходит до

Мы достигли новых берегов,
берег – тот, судьба – и все едино…

и душа стонет

сон мне приснился о тихом дворе,
сном был домишко, увитый цветами!..

О печальных днях светлого поэта, бессильного перед грубостью жизни,
мы узнаем из переписки с Лилиевым и Подвырзачовым, из записей Людмила
Стоянова, Николая Райнова, Георгием Райчева, Константина Константинова,
Владимира Русалиева, Йордана Мечкарова, Христо Радевски, а в более
позднее время - Димки Каролевой, Ивана Гранитски, Валентины Радинской,
Петъра Велчева.
Вопреки обстоятельствам, Димчо Дебелянов не был личностью «одной
мелодии». В его строках были звуки миражей-видений, иронии и сатиры,
из солдатских окопов звучала другая поэзия - стихи трагической ясности
и классической простоты.
Понимая тонкость своей лирики, сожалея о безграмотном, который сказал
«огрустившийся» и «интригость», мечтая о поляне с дикой геранью
и о вечере со светлячками, об умирающем августе, о комнатке в Княжево
и одиночестве, Димчо сам над собой подшучивал – не кандидат ли я
в карлуковский приют? Он писал своим друзьям – не вернусь в Пловдив,
но может, еще завтра поеду туда. Мысль и чувство его находились
в вечном движении, а это противоборство контрапунктов: созидать-крушить,
умираю и в свете рождаюсь, то всесилен – то слаб, буря – тишина,
будто бы близко, а бескрайне далеко, чахнуть – цвести. Его любимый
прием – динамизировать стихотворение по спирали – я сохраню… я его
напишу… я его уничтожу; просыпаюсь и вижу… просыпаюсь и слушаю…
просыпаюсь и плачу… В четырех терцинах с тремя рифмами он выстраивает
совершенную скульптуру композиции, его сонеты – образцовые.

Ночной час

О, эта ночь поруганной короны,
о, эта ночь поруганной скрижали,
страшна и властна, бодрствуй надо мной!

А вот и

Пловдив

один потерян в пустоши огромной,
лишь в черных мыслях утешенье мне,
что ничего здесь не хочу я помнить.

Выше я сказал, что Дебелянов начал очень умело, и что Подвырзачов
правильно предсказал его быстрый рост. Николай Лилиев со знанием
дела отбирал стихи, и внимательный читатель увидит, как быстро поэт
уходил от строк, начинающихся на «уже», «как», «еще», «только»,
«пусть», от диалектных ударений, от эпитетов «светлый», «нежный»,
«золотой», как ритмические рамки перестали мешать естественности
речи, как постепенно он дошел до составных рифм, таких как «завеси -
де си», «душите ни – запокитени», «унасям – страна съм», как овладевал
разнообразной строфикой. Очевидно, он учился у хороших мастеров,
но и в самообучении его царствовали высокие устремления. Они же
царили и в кружке. И в бесцеремонной рецензии Димчо Дебелянов пишет
о книге Вазова «Под гром победы», что его язык устарел и слаб для
нового времени, что образы бледные, поэтому так писать нельзя. О
Балане говорит, что будучи ревнителем изящной словесности, он не
видит вялости и запутанности своей речи, и чтение его статьи – испытание
для читателя. Недовольство вызывают и последние стихи Михайловского.
При подготовке издания журнала «Звено» в кружке появляется пренебрежительное
отношение к своему творчеству («напечатал несчастные терцины»),
пренебрежительные оценки деятельности кружка («борьба за правду
и свободу уже перенесена на другую площадку»), отказ от «старомодности,
наивности, ухарства», уход от традиции - доходит до «будто уже ничего
не связывает» с нашим учителем.
В поэзии Дебелянова много воспоминаний и мечтаний – о вечере со
светлячками, о доме и семье, об «уйти в дождь по железной дороге».
А что ему дарит жизнь?
Когда он жил в маленьком домике на улице Венелина, в одной комнате
размещались Дебелянов с матерью, а в другой – его друг Йордан Тодоров,
тоже с матерью. Всю зиму не топили печку. Два мальчика летом ходили
спать в сад Бориса. Однажды утром проснулись от холода: кто-то украл
их одеяла. Димчо любил спать в стогу сена, когда ходил в село к
сестре. С Гьончо Белевым, когда им негде было переночевать, пошли
к Георгию Райчеву, секретарю, писарю в шестой прогимназии, в третью
мужскую гимназию, где у него была комната. Положили обгорелые доски,
подложили обувь под голову… Не так ли проклятые поэты ночуют и в
Париже? Компания пьет пиво в «Батемберге», но оказывается, что ни
у кого нет денег. Оставляют троих в качестве заложников, другие
трое на фаэтон – и снова у Георгия Райчева. Тот платит за фаэтон
и дает денег, чтобы оплатить счет. По свидетельству Чудомира, Дебелянов
носил пальто, подаренное ему Стойчевым, штаны – Кнауэром. В другой
раз - полночь давно прошла, рассказывает Генри Левенсон, официанты
просят покинуть заведение. На улице Царя Шишмана идем в одну булочную,
где в 2 часа ночи обжаривают бублики. На выходе каждый держит в
руках по бублику, а Димчо – ножку индейки. Взял ее с противня на
прилавке.
Так шли день за днем. В душе поэта звенел «серебряный рог», перед
глазами мелькала царевна, паж, два черных пера, он раздвигает бурьян
перед опустевшим домом в Копривштице, встает на колени, целует землю
и шепчет: «С богом, отчий дом», и поверяет ему, что хочет умереть
мгновенно, что жаждет красивой смерти. Его богемная жизнь – вызов
и протест против этого безрадостного существования, эта боль – светлое
страдание о людях, «изгнанных из мира». 1915 год приносит Димчо
Дебелянову любовные разочарования, тяжкие предчувствия, тревоги.
Это время его сближения с Гео Милевым, с которым у него было много
планов на будущее. Но это точно неизвестно. Многие его приятели
ушли, уходят на фронт.
Приходит очередь и докладчика Счетной палаты. Он живет у Димитра
Подвырзачова на нынешнем бульваре Ботева, в доме N10. На стене там
и теперь висит плита, на которой написано, что в этом доме жили
Димитр Подвырзачов, Димчо Дебелянов, Йордан Йовков, Николай Лилиев.
Однажды вечером квартирант Дебелянов сломал ключ изнутри своей комнаты
и не мог выйти. Между кухней и этой комнатой было отверстие, закрытое
зеркалом. Сняв зеркало, Димчо попробовал войти и выйти через него.
Сломалось и зеркало. Неужели и этому был причиной его злой рок,
как говорила его сестра? Он подробно рассказывал свои сны, толковал
их, боялся плохих снов. Но хорошо было в доме Подвырзачовых, для
дружеской компании Подвырзачов был «папой». Дебелянов взял какой-то
ятаган, весело маршировал и его шаги звучали в длинном коридоре.
Не раздавалось ли в его «многоликом смятенье души» и это:

а где-то гордо вдалеке
гремит победный гимн земной!..

или

и лица бледные покрыл
в полнеба страшный черный крест…

Из этой последней квартиры Димчо отправился искать 22-й пехотный
фракийский полк где-то под Беласицей со словами «Я не вернусь».
Его полковые товарищи – Тихомир Геров, Радивой Каранов и Йордан
Мечкаров – служат вместе в Самокове, все они держатся вместе и все
говорят о литературе, Димчо в расстегнутой шинели читает Бодлера.
Это перед войной, позднее они встретятся и на фронте. Петър Чамурлийски
первый видел в руке Дебелянова врученный ему листок и прочитал его:
«Сообщаю Вам, господин докладчик, что Вы поступаете в распоряжение
Начальника 7-мой Рильской дивизии и должны отправиться по местоназначению…»
Первый человек, кого он встретил – одетый в гражданское подпоручик
Ярловский, охранявший дивизионные склады в селе Давидово.
- Что в политике, что там наверху? – спрашивал он.
- Не интересуюсь политикой, но те, кто там, лучше вас.
- Тогда почему не остались там?
- Не мог угождать, - ответил Дебелянов и через несколько дней надел
военную форму с офицерскими погонами. Сблизились с Ярловским, читали
однажды в газете «Българан» его юмористическое стихотворение, смеялись,
и он сказал Ярловскому:
- Только не выдавай меня роте, что пишу, что печатаю стихи.
Из этих золотых краев нашей земли он пишет в письмах, что в конце
января росли крокусы, что в феврале цвели сливы, говорит доктору
Кесякову, что вернется - и это сбылось.
- Одной июньской ночью, - рассказывал Ярловский, - когда дружина
продвигалась под Беласицей навстречу частям македонской дивизии,
Димчо увидел одного знакомого, отошел, поговорили, сказал, что это
был Калфов.
Позднее сам Дамян Калфов напишет в своих воспоминаниях об этой встрече.
Димчо тогда сказал, что прочел в «Отечестве» рассказ Калфова «Под
южным небом», он ему понравился, и Димчо посвятил ему стихотворение.
Стихотворение «Старый бивак» тоже вышло в июле в «Отечестве» с посвящением
Д.Т.Калфову. Другой ночью над позициями в долине Вардара под Салониками
пролетел немецкий цеппелин. Не оттуда ли стихотворение Дебелянова
«Ночь под Салониками», где встречаются два враждебных вихря? А было
это вот как. Рассказывают его боевые товарищи Тихомир Геров и Петър
Чамурлийский.
Димчо Дебелянов был в строю, адъютантом взводного командира. После
долгого стояния в окопах, в середине сентября полк был отправлен
отдыхать на юго-восток от Демир Хисара в село Просеник. Здесь были
и взводный адъютант, и взводный лекарь доктор Христо Кесяков, которые
жили в одной палатке, переносили лихорадившую их малярию, но полк
все еще был на отдыхе… С 25 сентября уже были разрешены запрещенные
до сих пор отпуска, подпоручику Дебелянову сообщают в штабе полка,
что ему готовится отпуск, что ждут приказа. Наконец дошла и его
очередь, он обрадовался, поскольку был здесь восемь месяцев, а некоторые
офицеры ходили в отпуск уже и по 2 и по 3 раза. Но в последний момент
пришла другая информация – вместо него дали приказ отпустить в отпуск
другого офицера, который был близок к полковому адъютанту. Предстоят
сражения, и взводный адъютант прикомандирован к командиру пятой
роты. Обида и огорчение охватили его из-за отнятого отпуска. Офицеры
в своих комментариях называют это несправедливостью, но это была
казарма, армия, и фронт, и приказ, и – конец.
Утро 30 сентября сотрясалось от артиллерийской канонады. 1 октября
начались ожесточенные бои. Командир пятой роты был не в обычной
военной форме, куртка и брюки его были из синеватой немецкой ткани,
выделявшей его из других. Противник мог принять его за какого-нибудь
начальника. Полковой командир подполковник Сапунов вызвал его и
приказал вести роту в поддержку Горнокараджовских позиций. А там:
«Подпоручик, идите вперед со взводом и займите первый окоп!»
Второй уже был занят, переполнен бойцами, для других в нем места
нет. Если кто-то пойдет вперед – непременно попадет под обстрел
противника. Взводный ведет прямо до сломленного дерева, не может
справиться, говорит бойцам брать влево, где есть прикрытие. И вдруг
неожиданно вскидывает руки, поворачивается, выпускает револьвер
и лопатку и падает на землю. «Убили взводного», – переглядываются
солдаты. Ближе всего к нему командир отделения Христо Сиренячки.
Расстегивает его, видит рану. Разрывная английская пуля попала в
левую сторону, в нижнюю часть живота и оставила глубокую открытую
рану в правую сторону. Бинт утонул в крови. Захотел воды. Ему дали.
- Я не умру? – спрашивает он.
- Не бойтесь, господин подпоручик, все хорошо.
- Ой, не хорошо, - смог он сказать и умер.
Сняли его часы. Было без чего-то 11 утра. Его друг Йордан Мечкаров
был дежурным телефонистом в штабе батареи. Вечером в разговорах
он слышал, как кто-то спросил:
- Господин капитан, что сделать с телом подпоручика Дебелянова?…
За два дня перед сражением подпоручик Дебелянов ходил в часть к
своему родственнику Петъру узнать, пойдет ли он в отпуск. Взял от
него письмо и деньги для своей сестры. Все были на фронте – и Петър,
и Димчо, и Иван, и Илия. До Петъра дошло известие, что Димчо убит.
- Нет, Димчо в отпуске, - отвечал он.
Илия пошел проверить. Нашел своего брата на сеновале в Горно Караджово.
Похоронили его на следующий день во дворе церкви в Демир Хисаре
вместе с другими убитыми офицерами. После его смерти об этом узнал
Дамян Калфов, в Демир Хисаре они встретились с Йорданом Мечкаровым,
он сказал ему, где похоронен их друг, и повел его в церковный двор.
Осенние дожди слегка размыли надписи на деревянных крестах. Калфов
химическим карандашом обвел их на кресте Димчо, а после – и на других.
Останки Димчо пролежали там до 20 августа 1931 года, когда по инициативе
кружка «Живо слово» были перенесены и перезахоронены во дворе голубой
церкви возле каменного памятника матери скульптора Ивана Лазарова,
которая в кротком забытье все ждет, что к ней вернется ее сын. Ковчежек
с останками поэта сопровождали из Демир Хисара до Копривштицы брат
поэта Илия Дебелянов, актриса Невена Буюклиева, Димитр Подвырзачов,
Георгий Райчев и Георгий Михайлов.
Когда-то я был в городе первого восстания. А в 1986 году, когда
возвращался из Кавалы и Драмы, перед тем, как приехать в Кулату,
повернул баранку «Лады» в сторону Демир Хисара, где погиб Дебелянов,
чтобы увидеть и эту церковь, которая первая ударила в колокола над
гробом славного подпоручика. Церковь как церковь, двор как двор -
ни трава, ни деревья не могли сказать ничего, а чувствовалось
так много. На пути наверх к Рупельскому ущелью на нас светили звезды,
и я вспомнил слова Йордана Мечкарова.
- Димчо умер непризнанным. Никто из знаменитых поэтов и критиков
не обращал на него внимания. До его смерти кроме одной фразы Ивана
Радославова никто не написал о нем. Веселый человек Чудомир сокрушается:
- Димчо прошел рядом с нами, но наше зрение было слабо, мы его не
увидели.
Затем позднее Николай Райнов писал:
- И до сих пор чувствуется обида за него. Почему в те года, когда
Димчо начинал расцветать как значительный и многообещающий поэт -
никто его не прочитал, никто не поинтересовался им, кроме нашего
дружеского кружка, который его ценил и восхищался им. И он ушел
огорченный, нелюбимый…
«Ах, труд мой был пустым стараньем…» звучит в моих ушах и теперь.
А после его смерти все бросились называть его поэтом, писать и говорить
о нем, любовно называть «Димчо».
В гимназии нашей учительницей немецкого языка была Фрау Ботева.
В последнем классе, когда мы уже немного знали язык, она задала
нам необычное задание. Написала на черной доске небольшое стихотворение,
сказала, что это стихи болгарского поэта и поставила нам задачу
перевести его обратно с немецкого и сказать, чье оно. Начиналось
так:

Nach Sturm…
nach Nacht…

Всю жизнь сердился на себя, что не понял, что это было:

Покой и мир – ненастья след,
а ночи след – безбрежный свет…

Димчо Дебелянова. Никто из класса не понял этого, и не узнал, Фрау
Ботева ли перевела его на немецкий язык. Спустя многие годы мне
кажется, что она несомненно имела отношение к поэзии, поскольку
была близка с Асеном Разцветниковом в последние дни его жизни. То
есть – в то самое время. Но это была ее буйная юность, она
столько всего пропустила.
И еще есть у меня одно личное воспоминание, которое связано с именем
Димчо Дебелянова. В 1987 году утренний телефонный звонок разбудил
меня словами: «Поздравляем нового лауреата премии имени подпоручика
Димчо Дебелянова, журнал «Болгарский воин». И я закрыл глаза. И
я вернулся в тот Беласишский вечер, видел их бивак при Марикостиново,
где спустя три десятилетия были мы, видел сундучок Димчо Дебелянова,
в котором были найдены после его гибели на фронте 13 фронтовых стихотворений.
Их должно было быть 13, он дал им названия, даже пронумеровал страницы,
какое за каким идет, но до нас, как те «письма, писанные кровью»,
дошло только шесть. Как жаль другие семь! Как жаль! Конечно, они
могли и не быть близки по совершенству к стихам «Убитый», «Сиротская
песнь» и «Тихая победа», которые поставили Дебелянова в национальной
поэзии в один ряд с Ботевым и Яворовым.
Вот как выглядел список этих стихотворений:
1. Воины (Идут, уходят и шумят…»
2. Поход
3. Проклятие
4. Ущелье
5. Сентиментальность
6. Встречи и разлуки
7. Ночь под Салониками
8. Старый бивак
9. Маленький ребенок
10. Отчуждение
11. Тихая победа
12. Сиротская песнь
13. Кто убиты – не враги (Убитый)
Сколько в нашей литературе таких совершенных, как исповедь, головокружительных
своей классической простотой, трагически светлых, как молитва, стихотворений,
как «Сиротская песнь»? Какой гуманизм – «Кто убиты – не враги»,
какое просветленное отрицание ужасной войны, какой страшный вопрос
к тем, кто привел его в чужую землю умереть, «не победив». Димчо
Дебелянов и русский поэт Михаил Светлов будто бы братья по человечности,
потому что в следующей бойне итальянский воин падет на русской земле
так же, как герой стихотворения «Убитый», и поэт его спросит:
- Кто послал тебя сюда? Зачем? Разве я пришел в твою Родину топтать
священную землю Рафаэля? И вот – русское небо отражается в твоих
мертвых глазницах.
Как много опыта может почерпнуть наше дорогое человечество из таких
коротких строчек.
С личными вещами погибшего подпоручика, с его Евангелием нашли и
маленькое английское Евангение, изданное в Оксфорде. В нем был снимок
двух детей. Вот откуда идет «Убитый».
Знаете ли вы, что мы могли остаться и без «Сиротской песни», и без
«Убитого»? Военный корреспондент Георгий Райчев в 1917 году был
прикреплен к 7-й дивизии. Оттуда он отправился в 22-й пехотный полк,
первая его работа была – попытаться узнать подробности смерти своего
близкого друга. Командир взвода майор Томов дал ему проводника в
полк, в роту, и пригласил его переночевать у себя. Он рассказал,
что Димчо все восклицал «меня убьют, предчувствую, что меня убьют»
и дал ему два маленьких листочка. Это стихотворения, сказал… передай
их в Софии Подвырзачову… Майор Томов не помнил, куда пропали те
листки, после вспомнил – не в рукаве ли его шинели? Там они и были.
Когда Подвырзачов и Лилиев составляли книгу Дебелянова, Райчев им
их передал. Димчо дал рукописи и доктору Кесякову, но Райчев, как
ни старался, не смог получить их.
В прошлом году в охотничьем селе Абланица мне сдавила дыхание одна
фраза: у старого учителя Йордана Хубавенкова из соседнего Былгарене
было 33 письма от Димчо Дебелянова. В то время он был учителем,
музыкантом, просвещенным человеком, постановщиком пьес… Ошеломленные
этой сенсацией, мы ходили в старый дом покойника, где наследники
провели не один ремонт, книги отдали в сельскую библиотеку, многие
были переставлены, некоторые были уничтожены, некоторые приняты…
Старческая ли выдумка это была, вымысел? Зачем это было сказано -
так или иначе, ничего не нашли. Впрочем, и в 1913 году 23 июля
Димчо Дебелянов пишет из Самокова Николаю Лилиеву в Софию, что у
него выйдет сборник стихов, и, когда он выйдет, он ему отправит.
Ничего не отправил, ничего не вышло, никто нигде не вспоминал об
этом. Первая печатная книга Дебелянова вышла в 1920 году, составленная
Димитром Подвырзачовым и Николаем Лилиевым.
В 1926 году 3 октября – по случаю 10-летия смерти поэта литературный
кружок «Стрелец» провел утро Димчо Дебелянова в Софии на улице Тетевен, 45.
Участвовали Чавдар Муфатов, Константин Гылыбов, Иван Хаджихристов,
Фани Попова-Мутафова, Иван Мирчев, Атанас Далчев, Светослав Минков,
Димитр Пантелеев, Панчо Михайлов, Георгий Караиванов, Тодор Милев.
Когда актриса народного театра Вела Ушева (будущая Вера Каралийчева)
исполняла «Сиротскую песнь», в глазах публики стояли слезы. Как
посветлело в глазах после прочтения телеграммы Ивана Дебелянова
его сестре Марии. Она получила ее спустя пятнадцать дней после смерти,
когда тот ехал в Самоков с фронта при Гюмюрджине и вот ее текст:
«До сегодняшнего дня я считал, что зловещее известие неверно. Теперь
нет сомнений - Димчо уже среди героев, погибших за великий болгарский
идеал. Пусть это будет нашим утешением. Твой брат Иван.»
Пролился сестринский плач над самоковскими крышами, текла Струма
вниз передать известие Белому морю, свистели дождливые осенние ветра -
впавшие в отчаяние от печали – летели вверх к Копривштице – сказать,
что подпоручика Димчо Дебелянова уже нет в живых. Остались невиданные
до тех пор его бессмертные стихи.

1952-2009

Источник: Найден Вълчев. «Попътни срещи». Книга четверта. Изд. «Захарий Стоянов», 2010.
Эссе размещено на сайте http://debelyanov.narod.ru с любезного разрешения автора.
Перевод с болгарского Д.Карасева.